Из всего комплекса вопросов, связанных с борьбой против распространения фашизма в современной России, едва ли не самой серьёзной на сегодняшний день является проблема ограничения процесса вербовки неофашистами новых сторонников в молодежной среде и преодоления влияния национал-экстремистских идей на формирование молодежного сознания.

На проходившей в Москве весной этого года конференции "Политический экстремизм в Российской Федерации и конституционные меры борьбы с ним" бывший директор ФСБ Н. Д. Ковалев констатировал: "Контроль над ситуацией там [в молодежной среде] во многом утрачен. В настоящее время в России не существует ни одного государственного органа, отвечающего, говоря условно, за проблемы молодежи. Опыт индустриально развитых стран показывает, что без создания механизмов включения молодежи в социальные, политические и экономические структуры общества, данная среда может стать серьезным источником общественной нестабильности. Фактически сегодня мы являемся с вами свидетелями этого" [1]. Молодежный экстремизм представляет угрозу и в силу собственных частных особенностей: "в отличие от старшего поколения, основная форма протеста которых - различного рода массовые акции, среди молодежи (как это показывает и западный, и российский дореволюционный опыт) широкое распространение может получить тактика террора, как орудия политической борьбы" [2]. Национал-экстремистские организации активно используют создавшуюся ситуацию; для некоторых из них работа с молодежью становится основным средством достижения собственных политических и околополитических целей.

***

После недолгого периода конца 80-х - начала 90-х годов, когда удельный вес и реальная роль молодежи на российской политической сцене значительно выросли, к нынешнему времени всё практически полностью вернулось на круги своя. Можно со всей определенностью говорить, что самостоятельной политической силы один из активнейших в потенциале социальных слоёв на сегодняшний день не представляет. "Как и раньше, в условиях тоталитаризма, в новых условиях молодежь находится за рамками реальной политики, ей отводится роль статиста и наблюдателя "взрослых" политических игр, роль электората и жертвы политических амбиций" [3]. Такое положение характерно для всех периодов общего снижения политической активности - в первую очередь здесь страдают именно двадцати - двадцатипятилетние.

Можно с уверенностью утверждать, что современные российские политические силы относятся к молодежи как к силе, средству, которое способно содействовать завоеванию власти. "Цельной политики в отношении молодежи ни одна партия не имеет" [4]. Притом большинство центристских и либеральных сил не проявляют особенной активности и в плане использования молодежи как самостоятельной силы в собственных целях. Молодежные союзы, достаточно активно создававшиеся в рамках подобных движений в начале 90-х годов, ныне практически исчезли из сферы общественного внимания. Значительно энергичнее в этой области работают коммунистические и ультрасоциалистические партии, но, как показывает практика, численность их потенциальных союзников среди поколения 90-х слишком незначительна. Характерно полное исчезновение в молодежном движении масштабных политических фигур, которыми была столь богата предыдущая эпоха.

Наиболее активны ныне социально ориентированные и корпоративные объединения молодежи, причем "ни одна молодежная организация [из зарегистрированных] не провозгласила себя политической" [5], намеренно избегая непосредственного включения в политическую жизнь. Но как бы ни были активны подобные союзы, они остаются крайне малочисленными и не способны вовлечь в орбиту своего влияния сколько-нибудь значительную часть нового поколения.

В этих условиях молодежь, оставшаяся "без присмотра" крупных политических сил, неспособных проявить инициативу со своей стороны и безучастно ожидающих нового взрыва молодежной активности, становится добычей разного рода экстремистов. И сегодняшняя общественно-политическая обстановка лучшие шансы здесь предоставляет национал-экстремистским, неофашистским силам, энергично проходящим стадию организационного и идеологического становления и на деле проявляющим заинтересованность в расширении собственной социальной базы.

***

Длительный, достаточно непоследовательный и чреватый серьезными психологическими травмами процесс смены ценностных ориентиров, происходящий в современной России влечет за собой рост социально-психологических проблем. И молодежная среда оказывается в этой ситуации далеко не самой защищенной частью общества. "Провозглашение (…) нового курса еще не означает утверждения новой системы ценностей. На это требуется время. Поэтому входящие в жизнь молодые люди, не слишком связанные с ценностями уходящего, не имеют возможности воспринять и новые ценности, попадая как бы в вакуум. Они вынуждены либо искать истину самостоятельно, опираясь на то, что дала семья, ближайшее окружение, либо следовать за приглянувшимся лидером (будь то партия, группа или отдельный человек" [6], - так характеризуют ситуацию социологи. Таким образом, в ценностном отношении современное поколение молодежи может быть охарактеризовано как маргинальное, а маргинализация влечет за собой противоречивость ценностного мира и поведения, как группового так и индивидуального.

В человеческом обществеэкстремизм является не столько неизбежным (или преодолимым) злом, вызванным социально-политическими и идеологическим стимуляторами, сколько объективной реальностью. Указанный фон определяет лишь формы проявления экстремизма, порождено же это явление проблемами прежде всего психологическими. Экстремистский тип личности со специфическим мироощущением порождает экстремистское мышление, мышление, в свою очередь, формирует конкретные экстремистские модели [7]. Бесспорной, как в современной науке, так и в общественном сознании, представляется повышенная склонность молодежи к экстремистскому поведению. Ныне же такая склонность стимулируется и внешними причинами. "Инновационный потенциал молодежи не востребован трансформирующимся обществом, её репродуктивная функция реализуется крайне слабо" [8]. Современный общественный порядок не ориентирован на безболезненное вступление в общую игру нового поколения участников. Но это чревато обостренной реакцией ущемленного в правах социального слоя. "Ожидать, что молодые люди с безоговорочной покорностью будут переносить не оправдывающиеся ожидания и снижение жизненного уровня не следует. Осознание молодежью таких прав, как права на труд, семью, экономическую независимость, общественное уважение и самоуважение, может заслонить межличностную конкуренцию, привести к мысли о необходимости солидаризации и усилению политизации для борьбы за эти права. Ситуация в молодежной среде уже является, как никогда ранее, взрывоопасной, потому что социальные проблемы затронули не одну какую-нибудь, а буквально все группы молодежи" [9]. Достаточно показательны результаты социологических опросов, суммированные в работе петербургских ученых. По данным исследований, проведенных в Санкт-Петербурге, Центральной России, на Среднем Урале, в Екатеринбурге, Новосибирске, Нижнем Новгороде, "более ? молодых людей испытывают чувство неудовлетворенности и неуверенности в сегодняшнем дне, опасаются безработицы, оценивают цели и пути развития современного общества негативно (…). При этом почти 2/3 молодых людей считают себя социально незащищенными, лишь 13% надеются на помощь государства в трудную минуту" [10]. Все более закрепляется индивидуализация сознания - процесс, в принципе, объективный, но в условиях социальной нестабильности далеко не однозначный. По мнению 71% опрошенных "гарантией реализации жизненных планов, достижения жизненного успеха сегодня является только сама личность". С одной стороны, индивидуализация свидетельствует скорее о снижении опасности коллективного экстремизма; с другой - подобные процессы на фоне незавершенности и очевидной противоречивости формирования нового массового сознания чреваты обостренной обратной реакцией оставшихся 29%. Время, в котором они живут, большинство молодых оценили как "смутное", "агрессивное, в которое каждый должен брать все, что может", "время потерь и разочарований, разрушения общества" (71%); 30,5% - как время неотложных действий для спасения России и только 10% - как время хороших перспектив и надежд [11].

Вызывают опасение масштабы агрессивности в среде учащейся и студенческой молодежи. По данным исследования, ""часто" агрессивно настроены по отношению к другим людям 20% опрошенных молодых людей, а 71% испытывает это состояние "время от времени" [12].Не менее опасна тенденция к увеличению сторонников существования иррациональных "сил зла", которые конкретизируются и персонифицируются не только на уровне социальных и национальных групп, но и на уровне социально-политических институтов, что влечет за собой угрозу организованного политического экстремизма. Значительно эволюционировали в последнее время ценностные ориентации молодежи в сфере политической жизни. Авторы констатируют, что анализ молодежных политических стереотипов показывает: "сегодня придется расстаться с установившимися в годы перестройки мнениями о возрастной политизации, однозначно демократической направленности её ориентаций, подчеркивая при этом, что современное поколение молодежи является самым "немарксистским" поколением после 1917 г. и становится самым скептическим" [13]. Молодежное политическое сознание в современной России характеризуется скорее маятниковой переходностью (распадается и вновь формируется), чем сформированностью на базе ценностей плюралистической демократии. Радикализация реформ (а точнее - рост их негативных последствий) стимулирует неоконсервативный синдром: каждый третий предпочитает "твердую руку"; усиливается правый и левый радикализм - при четко обозначившемся размывании центристской ориентации.

Это происходит на фоне усиливающейся политической индифферентности и отказа масс от какого-либо вмешательства в политическую жизнь страны. Только каждый десятый способен проявить политическую активность, да и то в крайних случаях. Но при анализе тенденций молодежного экстремизма этот показатель скорее должен настораживать. Подавляющая часть обозначенного меньшинства - это и есть потенциальные участники экстремистских движений; резкое снижение политической активности происходит именно за счет потенциальных центристов и либералов. Отношение к текущей политической ситуации и российской власти у большинства молодых людей крайне негативное. При том, что 57,8% придерживаются нейтральной позиции, соотношение положительной и отрицательной оценок - 2,7% против 38,3%. Определяя же собственную политическую ориентацию (ответить на этот вопрос дали согласие менее половины участников), 12,9% высказались за консервативно-центристские силы, 5,2% - за национально-патриотические и националистические. Демократическую ориентацию декларировали 26,3% опрошенных, коммунистическую и социалистическую - 6,9%. При распределении показателей по группам учащейся молодежи получается следующая картина: национал-патриотам симпатизируют 5,1% школьников, 8,9% учащихся ПТУ, 3,4% студентов, 3,5% курсантов военных училищ. Умеренно-консервативным движениям (в данном случае фактически пограничная группа) - соответственно 15,2%, 36,3%, 4,9% и 11%. Характерно резкое снижение показателей по мере повышения социальной перспективы; показательно также отсутствие тяготения к национал-патриотам в среде будущих офицеров - при четких симпатиях в области государственного устройства (см. ниже). Причем любые четко обозначенные политические симпатии характеризуются заметным увеличением показателей агрессивности сравнительно со средними характеристиками. В случае с национал-патриотами - в 1,6 раз (один из наиболее высоких показателей). Высказывая мнение об идеальном для России государственном устройстве, 12,5% отдали предпочтение военной диктатуре (среди курсантов военно-учебных заведений почти 2/5 - 39,8% - а ведь именно их руками такие диктатуры и устанавливаются); 8,2% поддержали конституционно-монархический вариант, 3,4% - абсолютную монархию.

Предполагаемая модель поведения в критической ситуации является одной из наиболее показательных характеристик. Наиболее популярно у всех без исключения групп создание отрядов самообороны (от 40,2% среди студентов до 58,4% среди курсантов). Курсанты также готовы вступить в террористическое военизированное формирование (20,8%) и участвовать в национальных погромах (10,4%); у остальных групп эти показатели колеблются от 6 до 8,6% - т. е. тоже достаточно высоки. Стоит особо отметить, что наибольшую готовность выказали именно те, кому предстоит в случае образования "критической ситуации" с подобными явлениями бороться. Значительно менее популярны ненасильственные или "пограничные" меры - организация политических движений, участие в митингах, забастовках, пикетировании и т. д.

К этому можно добавить ещё несколько цифр, характеризующих перспективы неофашистских движений в современной России. Опрос 1000 школьников Москвы и Подмосковья в 1997 г. показал, что 20% из них выступают против законодательного запрещения нацистской символики, 21% знаком с фашистской литературой, 6% полностью разделяют взгляды отечественных фашистов, а 25% (!) - лишь частично [14].

Стоит обратить внимание и на этнополитическое сознание молодых русских. А. А. Козлов и Т. Э. Петрова, авторы цитированного выше исследования, констатируют, что "происходящие в России перемены обострили взаимоотношения внутри наций и между ними, показав, что в юридически многонациональной России повсеместно наблюдаются: стремление к национальной самоидентификации (менее выражена тенденция на отказ от национальной самоидентификации, растворении себя в инонациональной среде) с элементами противопоставления представителей одних национальных групп другим, а также стремление получить особые права и привилегии представителями одной национальной группы в ущерб другим (с 1993 г. здесь усиливается и голос русских). Эти тенденции, налагаясь на все возрастающую агрессивность, создают основу межнациональных конфликтов" [15]. Результаты социологических исследований в северной столице обнаруживают, что более трети молодых людей (39%) поддерживает призыв "Петербург для петербуржцев", а 36% - лозунг "Россия для русских" (надо думать, что в Москве, где проблемы межнациональных отношений традиционно стоят еще острее, подобные показатели оказались бы более высокими). Основной объект антипатии - представители "южных" или "восточных" национальностей. "Почти половина опрошенных молодых людей (41%) убеждены в том, что те "должны покинуть Петербург". Неприязнь к этим лицам носит преимущественно социально-экономический характер. Опрошенные считают, что они - "спекулянты и жулики" (66%), "склонны к криминальному поведению" (65%), "обогащаются за наш счет" (64%), "обостряют жилищную проблему" (40%), "занимают наши рабочие места" (24%)" [16]. Несколько обнадеживает отсутствие в этом списке "иррациональных" претензий, характерных, скажем, для общественного антисемитизма XIX - нач. XX вв. в странах Восточной Европы, где глубинные корни явления тоже находились в социально-экономической сфере. Подобный факт, правда, далеко не гарантирует исчезновение угрозы массовых насильственных акций на этой почве.

При этом национальный аспект играет всё большую роль в политической жизни. М. Ю. Несмелова, автор диссертации о политическом поведении российского студенчества, пишет, что "в условиях социально-политического кризиса обращение к своей этнической общности играет не только психологически компенсаторскую роль [17]. Национальная консолидация обеспечивается (…) идеей национальной неприязни, имеющей значительное распространение среди студенчества, а также деятельностью национальных движений как основных агентов политической социализации в условиях малой эффективности воздействия традиционных агентов" [18]. Среди русских процесс национальной самоидентификации имеет в значительной мере ответный характер. Ещё в 1993 г. констатировалось, что "русская молодежь чаще идентифицирует себя с многонациональным населением Федерации, чем со своей нацией" [19]. Но там, где этническая сплоченность русских была востребована (как ответ на подобные тенденции со стороны других национальностей) - она появлялась немедленно (Северный Кавказ, в менее острой форме - республики Поволжья). Анализ сложившегося положения позволяет утверждать, что на данный момент молодежь может стать как "стопором на пути национальной розни", так и ее орудием [20].

Петербургские социологи, подводя итоги своего исследования, дают достаточно оптимистическую оценку ситуации, констатируя, что "угроза массового экстремизма у нас, кажется, миновала. Во-первых, наше общество переживает период спада активности населения и отдельных его групп, массового нежелания воевать, бороться за какие-либо идеалы, если это связано с большими жертвами. Во-вторых, молодежь, в целом принимая направление движения в сторону капитализма, не принимает идеологии борьбы и методов, ассоциирующихся у них с революционными и террористическими. В третьих, молодежь, адаптировавшись к реальности, весьма активно занимается личным жизнеустройством, а часть - сотрудничает с криминальной сферой. В-четвертых, молодежь имеет низкую политическую активность и низкий интерес к политике" [21]. Это вызывает целый ряд возражений. Рост политической индифферентности большинства вызывает обостренную ответную реакцию меньшинства, причем, как уже было указано, именно это меньшинство обладает повышенным экстремистским потенциалом. На стадии подготовки прихода к власти национал-экстремистские движения не нуждаются в поголовной поддержке каких-либо социальных слоев. Да и спад активности населения нельзя пока считать окончательным или даже долговременным. Полагать же, что сотрудничество с криминальной сферой - на сегодняшний день действительно один из наиболее популярных путей "адаптации к реальности" - является достойной альтернативой крайней политизации по меньшей мере странно. Если же вспомнить о том, что в современной России национал-экстремистское движение на местах зачастую вплотную сближается с криминальными слоями и превращается фактически в "мафию с идеей", то упомянутый довод начинает работать против его авторов.